Глава XVIII  ТАИТИ И НОВАЯ ЗЕЛАНДИЯ

Переход через Низменный архипелаг

Таити.

Вид на остров

Горная растительность

Вид на Эимео

Экскурсия в глубь острова

Глубокие ущелья

Ряд водопадов

Множество полезных дикорастущих растений

Трезвость жителей

Состояние их нравственности

Созыв парламента

Новая Зеландия

Бухта Айлендс.

Хиппа

Экскурсия в Уаимате

Хозяйство миссионеров

Английские сорняки, ныне одичавшие

Уаиомио

Похороны новозеландки

Отплытие в Австралию

 

20 октября. — Закончив съемку Галапагосского архипелага, мы направились на Таити и начали длинный переход в 3 200 миль. Через несколько дней мы вышли из облачной и сумрачной области океана, простирающейся зимой на большое расстояние от побережья Южной Америки. Теперь мы наслаждались солнечной, ясной погодой и, под­гоняемые постоянным пассатом, весело плыли со скоростью 150—160 миль в день. Температура в этой области Тихого океана, лежащей ближе к его центру, выше, чем близ американских берегов. Термометр на юте днем и ночью колебался между 27 и 28°, и это было очень приятно; но уже одним-двумя градусами выше жара становится невыносимой. Мы прошли через Низменный, или Опас­ный, архипелаг и видели несколько тех любопытнейших колец из коралловой почвы, чуть возвышающихся над водой, которым дали название лагунных островов. Над длинной, ослепительно белой береговой полосой тянется зеленая полоса растительности; уходя в обе стороны, полосы быстро суживаются вдали и теряются за гори­зонтом. С верхушки-мачты внутри кольца видно обширное простран­ство спокойной воды. Эти низкие коралловые острова с лагунами посредине слишком малы по сравнению с необъятным океаном, из которого они круто поднимаются, и кажется чудом, что такие слабые поселенцы не сокрушаются всемогущими и неутомимыми волнами этого великого океана, незаслуженно называемого Тихим.

15 ноября. —• На рассвете показался Таити, остров, который навсегда, должно быть, останется классическим для всех, кто путе­шествует по южным морям. Издали он выглядит непривлекательно.

 

Острова Товарище­ства (Общества) и Низменные острова (Туамоту)

 

Пышная растительность в низменной его части еще не была видна, и, по мере того как облака рассеивались, взору открывались самые дикие и крутые пики в середине острова. Как только мы бросили якорь в бухте Матаваи, нас окружили каноэ. На нашем корабле этот день мы считали воскресеньем, на Таити же был понедельник; если бы дело обстояло наоборот, то к нам бы никто не выехал, ибо тут неуклонно соблюдается предписание не спускать каноэ в субботу. После обеда мы высадились на берег, чтобы вкусить все удоволь­ствие первых впечатлений от новой страны, и к тому же такой очаро­вательной, как Таити. Собравшаяся на знаменитом мысе Венеры1 толпа мужчин, женщин и детей приветствовала нас с веселыми, смеющимися лицами. Они торжественно проводили нас к дому м-ра Вильсона, здешнего миссионера, который встретил нас по дороге и оказал нам самый дружественный прием. Посидев недолго у него дома, мы разошлись на прогулку и вернулись туда вечером.

Для обработки земля пригодна, пожалуй, только на полоске аллювиальной почвы, накопившейся внизу, у подножия гор, и защи­щенной от морских волн коралловым рифом, окружающим берег на всем его протяжении. По эту сторону рифа лежит пространство воды спокойной, как в озере, где могут безопасно плавать каноэ туземцев и где бросают якорь корабли. Низменность, переходящая внизу в пляж из кораллового песка, покрыта прекраснейшими произведени­ями тропиков. Посреди бананов, апельсинных, кокосовых и хлебных деревьев расчищены участки, на которых возделываются ямс2, бата­ты, сахарный тростник и ананасы. Даже кустарник и тот представ­ляет собой ввезенное плодовое дерево гуайаву, которая до того размножилась, что стала столь же пагубной, как сорняк3. В Бра­зилии я часто любовался разнообразной красотой бананов, пальм и апельсинных деревьев, так резко отличающихся друг от друга; здесь же к ним присоединяется еще хлебное дерево, привлекающее внимание своими большими и блестящими дланевидными листьями. Нельзя не восхищаться, глядя на рощи этих деревьев, раскидыва­ющих свои могучие, как у английского дуба, ветви, обремененные крупными и чрезвычайно питательными плодами. Как ни редко полезность какого-нибудь предмета может служить причиной удо­вольствия, доставляемого его созерцанием, но, когда смотришь на эти прекрасные леса, сознание их необыкновенной плодовитости, несомненно, играет не последнюю роль в вызываемом ими чувстве восхищения. Маленькие извилистые тропинки, тенистые и прохлад­ные, вели к разбросанным там и сям домам, хозяева которых не­изменно оказывали нам приветливый и чрезвычайно радушный прием.

Ничего мне так не понравилось, как жители. Лица их выражают кротость, сразу же прогоняющую мысль о дикарях, и ум, свидетель­ствующий о том, что они уже преуспели в цивилизации. Простой народ за работой оставляет верхнюю часть тела совершенно обнаженной, и тогда-то таитяне и предстают в выгодном свете. Они очень рослы и широки в плечах, атлетически и пропорционально сложены. Кто-то заметил, что немного требуется привычки, чтобы темная кожа казалась глазу европейца более приятной и естественной, чем его собственная белая кожа. Белый человек, купающийся рядом с таитя­нином, выглядел точно бледное, взращенное искусством садовника растение по сравнению с прекрасным темно-зеленым растением, буйно разросшимся в открытом поле. Мужчины большей частью татуированы, и узоры так грациозно следуют за изгибами тела, что производят самое изящное впечатление. Один общий узор, видоизме­няющийся в деталях, чем-то похож на крону пальмы. Он начинает­ся на средней линии спины и изящно изгибается в обе сторо­ны. Возможно, что это сходство воображаемое, но мне казалось, что разукрашенное таким образом человеческое тело похоже на ствол величавого дерева, обвитый нежным ползучим растением.

У многих стариков ноги были покрыты небольшими рисунками, вследствие своего расположения напоминавшими носки. Впрочем, эта мода уже отчасти устарела, и на смену ей приходят другие. Хотя моды здесь отнюдь не сохраняются неизменными, но каждому при­ходится оставаться верным той, которая господствовала в дни его юности. Таким образом, на теле старика раз и навсегда запечатлен его возраст, и он не может держаться молодым щеголем. Женщины татуированы так же, как и мужчины, но очень часто у них татуиру­ются и пальцы. Теперь там получила чуть ли не всеобщее распростра­нение одна неуместная мода, а именно выбривать круглую плешь, оставляя только кольцо волос вокруг головы. Миссионеры пыта­ются убедить туземцев изменить этот обычай; однако такова мода, а подобный ответ достаточен на Таити, как и в Париже. Меня очень разочаровала наружность женщин: по чертам лица они во всех отно­шениях уступают мужчинам. Обычай носить белый или алый цветок на голове сзади или продевать цветки сквозь маленькие дырочки в обоих ушах просто прелестен. Кроме того, чтоб прикрыть глаза от солнца, они носят венок, сплетенный из листьев кокосовой пальмы. Женщины, кажется, больше нуждаются в какой-нибудь подобающей одежде, нежели мужчины.

Почти все туземцы знают немного по-английски, т. е. им известны названия обычных вещей; с помощью этих слов, а также знаков можно было с грехом пополам вести разговор. Возвращаясь вечером к шлюпке, мы остановились посмотреть на одно очень красивое зрелище. На пляже играло множество детей, разведя костры, освещавшие тихое море и окружающие деревья; другие, собравшись в кружки, пели таитянские песни. Присев на песок, мы присоединились к ним. Песни сочинялись экспромтом и, я полагаю, относились к нашему приезду; одна маленькая девочка пела один стих, а остальные по очереди подтягивали, составляя прелестный хор. Вся эта сцена напоминала нам, что мы, несомненно, находимся на берегу острова среди прославленного Южного моря.

17 ноября. — Этот день занесен в наш вахтенный журнал как вторник 17-го, вместо понедельника 16-го, чему причиной была наша успешная — по крайней мере до сих пор — погоня за солнцем. Перед завтраком корабль окружила целая флотилия каноэ, и, когда туземцам разрешили подняться на борт, их набралось, по-моему, никак не меньше двухсот. По нашему общему мнению, трудно было бы подобрать такое же количество людей любой другой нации, которые доставляли бы так мало беспокойства. Каждый захватил с собой что-нибудь для продажи; главным предметом тор­говли были раковины. В настоящее время таитяне вполне понимают ценность денег и предпочитают их старому платью и прочим вещам. Впрочем, разнообразная английская и испанская монета ставит их в тупик, и они, казалось, вовсе не считали мелкое серебро вполне надежным, пока оно не оказывалось размененным на доллары. Некоторые из вождей уже собрали значительные суммы денег. Один из них недавно предлагал 800 долларов (около 160 фунтов стерлин­гов) за небольшое судно, а вельботы и лошадей они часто покупают по цене от 50 до 100 долларов.

После завтрака я отправился на берег и поднялся по ближайшему склону на высоту двух-трех тысяч футов. Передние горы конической формы, гладкие, но крутые; древние вулканические породы, их сла­гающие, прорезаны многочисленными глубокими ущельями, расхо­дящимися из гористого центра острова к побережью. Я пересек узкую низменную полоску обитаемой и плодородной земли и пошел по гладкому крутому отрогу, лежащему между двумя глубокими ущельями. Растительность тут была своеобразна: она состояла почти исключительно из мелких карликовых папоротников, к которым повыше присоединялась грубая трава; все это немногим отличалось от некоторых холмов в Уэльсе, и то обстоятельство, что внизу на берегу, так близко отсюда, лежит плодовый сад с тропическими растениями, было очень удивительно. В самом высоком месте, кото­рого я достиг, снова появились деревья. Из трех различающихся по богатству растительности зон нижняя влажна, а следовательно, и плодородна благодаря своей плоской поверхности, которая лишь чуть-чуть возвышается над уровнем моря, а потому вода с возвышен­ностей стекает по ней очень медленно. Промежуточная зона в отличие от верхней не достигает влажного, облачного воздуха и из-за этого остается бесплодной. В верхней зоне растут красивые леса, в которых древовидные папоротники занимают место кокосовых пальм побережья. Не следует, однако, думать, что эти леса могут хоть сколько-нибудь сравниться великолепием с бразильскими. Нельзя ожидать, чтобы на острове встретилось то огромное множе­ство естественных произведений, каким отличается материк.

С самого высокого достигнутого мной места открылся отличный вид на расположенный в отдалении остров Эимео, подвластный тому же государю, что и Таити. На высоких изломанных вершинах громоздились белые массивы облаков, образуя остров в синих небе­сах, как сам Эимео — в синем океане. Остров весь окружен рифом, в котором есть лишь небольшие ворота. Отсюда виднелась только узенькая, но резко очерченная ослепительно белая полоска, отмеча­ющая место первой встречи волн с коралловой стеной. Горы круто поднимались с зеркальной поверхности лагуны, лежащей внутри этой узкой белой линии, по эту сторону которой вздымались сумрачные воды океана. Вид был изумителен; его уместно было сравнить с гравюрой в рамке: буруны изображали рамку, зеркальная лагуна — белое поле гравюры, а сам остров — рисунок. Вечером, когда я спустился с горы, навстречу мне вышел человек, которого я расположил к себе каким-то пустячным подарком, и принес горячие печеные бананы, кокосовые орехи и ананасы. После прогулки под палящим солнцем, насколько я знаю, нет ничего лучше молока из молодого кокосового ореха. Ананасов здесь такое изобилие, что их едят так же равнодушно, как у нас репу. На вкус они превосходны, быть может даже лучше тех, что разводят в Англии, а это, мне кажется, лучшая похвала, какую только можно сделать плоду. Перед моим отъездом на корабль м-р Вильсон передал таитянину, так кстати отблагодарившему меня, мое желание, чтобы он и еще какой-нибудь человек сопровождали меня в короткой экскурсии в горы.

18 ноября. — Рано утром я высадился на берег, захватив с собой мешок с провизией и два одеяла — для себя и для слуги. Поклажу привязали к концам длинной жерди, которую поочередно несли на плечах мои спутники-таитяне. Люди эти привычны носить таким спо­собом в продолжение целого дня до 50 фунтов [23 кг] на каждом конце жерди. Я предложил моим проводникам запастись едой и платьем, но они сказали, что в горах сколько угодно пищи, а что касается платья, то достаточно и их собственной кожи. Маршрут наш лежал по долине Тиа-Ауру, по которой течет река, впадающая в море у мыса Венеры. Это — одна из главных рек острова, и ее истоки лежат у подножия самых высоких центральных вершин, поднима­ющихся до высоты около 7 000 футов. Весь остров до того горист, что проникнуть во внутреннюю часть его можно, только поднимаясь по долинам. Путь наш сначала проходил через леса, окаймляющие оба берега реки, и высокие центральные пики, мелькавшие, точно сквозь аллею, между качавшимися с одной стороны там и сям коко­совыми пальмами, были чрезвычайно живописны. Вскоре долина начала сужаться, а склоны ее стали высокими и более обрывистыми. Через три-четыре часа ходьбы ширина долины была уже немногим больше ширины русла "реки. Стены справа и слева были почти вертикальны; но благодаря мягкости вулканических пластов из каждого выступа вырастали деревья и другая обильная раститель­ность. Кручи эти имели, должно быть, около тысячи футов в вышину, а все вместе представляло узкое горное ущелье, гораздо более великолепное, чем все, что мне приходилось видеть до сих пор. Пока полуденное солнце еще не стояло прямо над ущельем, воздух был прохладный и сырой, но тут стало очень душно. Мы пообедали в тени нависшей скалы, у подножия лавового столба. Мои провод­ники уже раздобыли целую миску мелкой рыбешки и пресноводных креветок. У них была с собой маленькая сетка, натянутая на обруч; в глубоких местах и в водоворотах они ныряли и, точно выдры, держа глаза открытыми и загоняя рыбу в норы и уголки, ловили ее.

В воде таитяне движутся с ловкостью земноводных животных. Случай, сообщаемый Эллисом, показывает, что они чувствуют себя в этой стихии как дома. Когда в 1817 г. с корабля спускали лошадь для короля Помаре, канаты лопнули, и лошадь упала в воду; туземцы немедленно спрыгнули за борт и своими криками и тщет­ными усилиями помочь животному чуть не утопили его. Но как только лошадь добралась до берега, все население бросилось бежать, стараясь спрятаться от этой «носящей человека свиньи», как они окрестили лошадь.

Несколько выше река разделялась на три небольших потока. Два северных были недоступны из-за ряда водопадов, низвергавшихся с зубчатых вершин самых высоких гор; к третьему, по всей видимости, точно так же нельзя было подступиться, но мы ухитрились подняться по нему самым необычайным путем. Склоны долины были здесь почти отвесны, но, как то часто бывает со слоистыми породами, из них выдавались маленькие уступы, густо заросшие дикими банана­ми, лилейными растениями и другими роскошными произведениями тропиков. Таитяне, карабкаясь по этим уступам в поисках плодов, открыли тропу, по которой можно было взобраться на самый верх обрыва. Вначале подъем из долины был очень опасен, потому что нужно было преодолеть крутую стену обнаженной породы с помощью захваченных нами с собой веревок. Каким образом кому-то удалось открыть, что это страшное место — единственное, где можно взобраться по склону горы, — этого я не могу себе предста­вить. Потом, осторожно подвигаясь вдоль одного уступа, мы подошли к одному из трех потоков. Над этим плоским уступом изли­вает свои воды с высоты около 100 футов красивый водопад, а под ним другой высокий водопад падал прямо в реку, протекающую внизу в долине. Из этого прохладного, тенистого уголка мы пошли в обход верхнего водопада. Как и прежде, мы пробирались по небольшим уступам, причем густая растительность отчасти скрывала от нас опасность. При переходе с одного уступа на другой мы натолкнулись на вертикальную каменную стену. Один из таитян, ладный и проворный мужчина, приставил к ней древесный ствол, вскарабкался по нему, а затем, пользуясь трещинами, добрался до вершины, Он укрепил веревки на одном из выступов, поднял на них собаку и поклажу, а потом вскарабкались и мы. Пропасть под тем уступом, на который был поставлен ствол дерева, была, должно быть, 500 — 600 футов глубиной, и если бы бездна не была отчасти скрыта нависшими над ней папоротниками и лилиями, то у меня закружилась бы голова, и ничто в мире не могло бы заставить меня предпринять подъем. Мы продолжали восхождение то по уступам, то по острым, как лезвие ножа, гребням, с обеих сторон которых были бездонные ущелья. В Кордильерах я видал горы гораздо более гран­диозных масштабов, но по крутизне с горами Таити вообще ничто не может сравниться. Вечером мы добрались до плоского местечка на берегу того же потока, вдоль которого мы по-прежнему шли и который спускается вниз цепью водопадов; тут мы расположились на ночь. Обе стороны ущелья были покрыты обширными зарослями горных бананов, покрытых спелыми плодами. Многие из этих расте­ний достигали 20 — 25 футов в вышину и трех-четырех в окружности. При помощи полосок коры вместо веревок, бамбуковых стволов вместо стропил и огромного бананового листа вместо крыши таитяне в несколько минут выстроили нам превосходный домик, а из увядших листьев соорудили мягкую постель.

После этого они начали разводить огонь и стряпать ужин. Огонь был добыт путем трения: тупой конец палки быстро двигали по проделанной в палке канавке как будто для того, чтобы углубить ее, пока от трения не загорелось раскрошившееся дерево. Для этой цели используется только одорУособое, белое и очень легкое, дерево (Hibiscus tiliaceus)4, то самое, из которого делают жерди для поклажи и плавучие аутригеры5 для каноэ. Огонь был получен в несколько секунд, но тому, кто не сведущ в этом искусстве, требуется, как я убедился, приложить величайшие усилия; в конце концов, однако, мне, к моей великой гордости, удалось зажечь древесную крошку. Гаучосы в пампасах употребляют иной способ: взявши гибкую трость длиной около 18.дюймов, они упирают один ее конец в грудь, а другой, заостренный, Ь ямку в куске дерева и затем быстро вращают ее, ухвативши рукой прогнувшуюся часть, как плотник вер­тит коловорот. Таитяне, разведя небольшой костер из веток, поло­жили на горящее дерево десятка два камней размером с крикетный шар. Минут за десять ветки сгорели, а камни накалились. Таитяне уже заранее завернули в листья куски говядины, рыбу, спелые и неспелые бананы и верхушки дикого аронника6. Эти зеленые паке­тики разложили в ямке между двумя слоями горячих камней, а потом ямку засыпали землею, чтобы сберечь и дым, и пар. В какую-нибудь четверть часа все чудесно испеклось. Тут отборные зеленые пакетики были положены на скатерть из банановых листьев, при помощи скорлупы кокосового ореха мы напились прохладной воды из ручья и насладились нашей непритязательной трапезой.

Я не мог без восхищения смотреть на окружающие растения. Со всех сторон росли целые леса банана, плоды которого, хотя они и употребляются в пищу в разнообразом виде, лежали кучами, сгнивая на земле. Перед нами раскинулись обширные заросли сахарного тростника, а ручей осеняли темно-зеленые узловатые стебли авы, столь знаменитой в дни прошлого своим опьяняющим действием7. Я пожевал кусочек и нашел, что она горька и имеет неприятный вкус, сразу же наводящий всякого на мысль, что она ядовита. Благодаря миссионерам это растение процветает теперь только в этих глухих ущельях, не причиняя никому вреда. Рядом я увидал дикий аронник, корни которого в печеном виде очень вкусны, а молодые листья вкуснее шпината. Тут же росли дикий ямс и одно лилейное растение, называемое ти; последнее растет в изобилии, и его мягкий корич­невый корень, по форме и размерам напоминающий огромную дере­вянную колоду, послужил нам десертом, потому что он сладок, как патока, и приятен на вкус8. Тут были и другие дикие плоды и полезные овощи. Ручей кроме своей холодной воды доставил нам угрей и раков. Я не мог не восхищаться этим местом, сравнивая его с какой-нибудь невозделанной местностью в умеренном поясе. Тут я почувствовал всю справедливость замечания, что человек, по крайней мере дикий человек с его лишь отчасти развитыми умственными способностями, — дитя тропиков.

К концу вечера я пошел прогуляться под сумрачной сенью бананов вверх по течению ручья. Вскоре моей прогулке положил конец низвергавшийся с высоты 200—300 футов водопад, над кото­рым находился другой водопад. Я упоминаю обо всех этих водо­падах по течению одного только этого ручья, чтобы дать общее представление о наклоне местности. В этом уголке, где падает вода, каза­лось, никогда не дует ветер. Тонкие края огромных банановых листьев, влажных от водяной пыли, были целы, а не разодраны на тысячи лоскутьев, как то обыкновенно бывает. С нашего месторас­положения, которое чуть ли не висело над пропастью, в просветах виднелись глубокие соседние долины, а высокие пики центральных гор, вздымавшиеся до 60° к зениту, наполовину заслоняли вечернее небо. Я сидел и с восхищением следил, как ночные .тени постепенно окутывали последние, самые высокие, вершины.

Прежде чем мы улеглись спать, старший таитянин упал на колени и, закрыв глаза, прочел длинную молитву на своем родном языке. Он молился, как подобает христианину, с надлежащим благоговени­ем, без страха перед насмешкой и без показной набожности. За нашими трапезами ни один таитянин не прикасался к еде, не произ­неся наперед краткой молитвы. Тем путешественникам, которые думают, что таитянин молится только тогда, когда на нем останавли­вается взор миссионера, следовало бы провести с нами эту ночь на склоне горы. К утру пошел сильный дождь, но благодаря доброй крыше из банановых листьев мы остались сухими.

19 ноября. — На рассвете мои друзья, прочитав свою утреннюю молитву, приготовили превосходный завтрак таким же способом, как накануне. Конечно, они и сами съели изрядную часть его; я даже никогда не видал, чтобы люди так много ели. Я полагаю, что такая громадная вместимость их желудков, должно быть, следствие их пищи, состоящей по большей части из фруктов и овощей, содер­жащих в том же объеме сравнительно мало питательных веществ. Оказалось, что я, как узнал впоследствии, невольно заставил своих спутников нарушить одно из их правил и решений: у меня была с собой фляжка с водкой; и они не в силах были отказаться от того, чтобы выпить со мной; но всякий раз, отпивая понемножку, они прикладывали палец к губам и произносили слово «миссионер». Года два назад, несмотря на запрещение употреблять аву, очень широко распространилось пьянство вследствие ввоза спиртных напитков. Миссионеры уговорили нескольких порядочных людей, видевших, что их родина быстро идет к гибели, основать вместе с ними Общество трезвости. Благодаря ли здравому смыслу или же от стыда, но в конце концов все вожди и сама королева присоединились к Обществу. Немедленно был издан закон о запрещении ввоза спиртных напитков на остров и наказании штрафом как продавцов, так и покупателей запрещенного товара. С удивительной справедли­востью было разрешено в течение определенного срока распродать имевшийся на руках запас, прежде чем закон вступит в силу. Но, когда подошел срок, был устроен повальный обыск, от которого не были избавлены даже жилища миссионеров, и всю аву (как туземцы называют все спиртные напитки) вылили на землю. Если вспомнить о тех последствиях, какие принесла невоздержанность коренному населению обеих Америк, то, мне кажется, нельзя не признать, что каждый доброжелатель Таити должен быть глубоко признателен миссионерам. Пока маленький остров св. Елены оставался под управлением Ост-Индской компании9, ввоз спиртных напитков, ввиду приносимого ими огромного вреда, не разрешался; впрочем, виноградное вино привозилось из колонии Мыса Доброй Надежды. Весьма замечателен, но отнюдь не удивителен тот факт, что в тот самый год, когда была разрешена продажа спиртных напитков на острове св. Елены, их употребление было изгнано с Таити по доброй воле самого народа.

Позавтракав, мы продолжали наше путешествие. Поскольку я намеревался только посмотреть, как выглядит внутренняя часть острова, мы возвратились по другой тропинке, спускавшейся в главную долину. Некоторое время мы шли по чрезвычайно извилистой тропинке, вьющейся по склону горы, образующему бок долины. Там, где склон был не так крут, мы проходили через обширные рощи диких бананов. Таитяне с их обнаженным, татуированным телом и убранной цветами головой являли в густой тени этих рощ велико­лепный образчик людей, населяющих первобытную страну. Спуска­ясь, мы следовали по направлению гребней, которые были чрезвы­чайно узки и на значительных протяжениях круты, как веревочная лестница; однако все они были одеты растительностью. Необходи­мость самым тщательным образом следить за сохранением равнове­сия на каждом шагу делала ходьбу весьма утомительной. Я не пере­ставал дивиться этим ущельям и кручам; когда я обозревал мест­ность с одного из этих острых, как нож, гребней, моя точка опоры была так мала, что впечатление было, должно быть, почти такое же, как если бы смотреть с воздушного шара. Употребить веревки при спуске нам пришлось всего один раз, в том месте, где мы выходили в главную долину. Ночевали мы под тем же скалистым выступом, под которым обедали накануне; ночь была ясная, но из-за того, что ущелье было глубоко и узко, не было видно ни зги.

Пока я не повидал этой страны своими глазами, мне трудно было понять два обстоятельства, отмеченные Эллисом. Во-первых, гово­рит он, после кровопролитных битв прошлых времен те из побежден­ных, кто уцелел, уходили в горы, где горсточка людей могла проти­востоять толпе врагов. И действительно, в том месте, где таитяне поставили стоймя мертвое дерево, полдюжины человек легко могли-бы отразить целые тысячи. Во-вторых, по его словам, после введения христианства т) г оставались дикари, которые жили в горах, и их убежища были неизвестны более цивилизованным жителям.

20 ноября. — Утром мы вышли рано и к полудню пришли в Матаваи. По пути мы повстречали большую группу красивых, атле­тически сложенных мужчин, направлявшихся за дикими бананами. Я узнал, что наш корабль из-за трудностей с пресной водой перешел в гавань Папауа, и тотчас же пошел туда. Это очень красивое место. Бухта окружена рифами, и вода там спокойна, как в озере. Возде­ланная земля с ее прекрасными произведениями и разбросанными повсюду домиками спускается к самой воде.

Заинтересованный различными описаниями, которые мне при­шлось читать до того, как я .попал на эти острова, я очень хотел составить на основании собственных наблюдений суждение о состо-,янии здешних нравов, хотя такое суждение и должно неизбежно оказаться несовершенным. Первые впечатления человека всегда очень сильно зависят от представлений, которые он заранее создал себе. Мои сведения были почерпнуты из «Полинезийских изыска­ний» Эллиса — превосходного и интереснейшего сочинения, в кото­ром, однако, автор, естественно рассматривает все с благожелатель­ной точки зрения, из «Путешествия» Бичи и из «Путешествия» Коцебу, который относится резко отрицательно ко всей системе мис­сионеров.

Мне кажется, что, сравнив все три описания, можно составить себе довольно точное представление о состоянии Таити в настоящее время. Одно из впечатлений, вынесенное мной из двух последних источников, было, безусловно, неправильным, а именно, что таитяне стали угрюмы и живут в страхе перед миссионерами. Что касается последнего чувства, то его я не встречал и следа, если, впрочем, не считать, что страх и почтение одно и то же. Здесь не только нет ника­кого широкого недовольства, но, наоборот, в Европе трудно было бы найти среди толпы хоть половину такого количества веселых и счастливых лиц. Запрещение игры на флейте и плясок здесь порица­ется как бесполезная и безрассудная мера; точно так же смотрят здесь и на более строгое, чем у пресвитериан, соблюдение субботнего дня. По всем этим вопросам я не берусь противопоставлять какое-нибудь свое мнение высказываниям людей, которые провели на этом острове столько же лет, сколько я дней10.

В общем мне кажется, что нравственность и религиозность жите­лей делают им большую честь. Многие здесь еще более зло, чем Коцебу, нападают и на миссионеров, и на их систему, и на резуль­таты, ею принесенные. Эти резонеры никогда не сравнивают насто­ящего состояния острова ни с тем, что он представлял собой всего двадцать лет назад, ни даже с нынешней Европой, а только с высоким образцом евангельского совершенства. Они ждут от мис­сионеров того, что не удалось самим апостолам. Поскольку народ не достиг этого высокого образца, они посылают миссионерам упреки вместо похвалы за то, чего они добились. Они забывают или не желают помнить, что человеческие жертвоприношения и власть язы­ческого духовенства, возведенное в систему распутство, равного которому не было больше нигде на свете, детоубийство как след­ствие этой системы, кровавые войны, в которых победители не щадили ни женщин, ни детей, — все это ушло в прошлое, что бесчест­ность, невоздержанность и безнравственность много уменьшились с введением христианства. Забывать такие вещи — низкая неблаго­дарность со стороны путешественника; ибо, если бы ему случилось потерпеть кораблекрушение на каком-нибудь незнакомом берегу, он горячо молил бы небо о тбм, чтобы этих мест достигли поучения миссионера.

Что касается нравственности, то добродетель женщин, как о том не раз говорили, здесь всего менее безупречна. Но прежде чем слишком сурово осуждать их, следовало бы припомнить описанные капитаном Куком и м^ром Банксом сцены, в которых принимали участие бабушки и матери нынешнего поколения. Наиболее строгие судьи должны были1 бы учесть, насколько нравственность женщин в Европе обусловливается правилами, которые систематически с малых лет внушают матери своим дочерям, и насколько, в каждом отдельном случае, — религиозными заповедями. Но с теми, кто так рассуждает, спорить бесполезно: мне кажется, что, не найдя такого открытого поля для разврата, как в прежние времена, и потому, разочаровавшись, они не желают воздать должное ни нравственности, которая им неугодна, ни религии, которую они недооценивают, если не презирают.

 

Новая Зеландия и соседние острова

 

Воскресенье, 22 ноября. — Гавань Йапеэте, резиденцию короле­вы, можно считать столицей острова; здесь находится также прави­тельство, и сюда же пристают корабли. В этот день капитан Фиц-Рой взял с собой часть экипажа послушать богослужение сначала на таитянском языке, а потом на английском. Службу отправлял м-р Притчард, главный миссионер острова. Церковь представляла собой большое и легкое деревянное строение; она была набита до отказа опрятно одетыми мужчинами и женщинами всех возрастов. Я был несколько разочарован их как будто не особенно усердным внимани­ем, но, должно быть, я слишком многого ожидал. Во всяком случае все это выглядело ничуть не иначе, чем в какой-нибудь деревенской церкви в Англии. Пение гимнов было, безусловно, очень приятным, но речь с кафедры, хотя и текла гладко, отнюдь не была благо­звучна: постоянное повторение слов, вроде «тата та, мата май», делала ее какой-то монотонной. После службы на английском языке часть из нас пешком возвратилась в Матаваи. Это была приятная прогулка то по приморскому пляжу, то под сенью многочисленных прекрасных деревьев.

Года два назад маленькое судно под английским флагом было ограблено жителями Низменных островов, находившихся тогда под властью королевы Таити. Предполагали, что преступников подстрек­нули к совершению этого поступка некоторые неблагоразумные законы, изданные ее величеством. Британское правительство потре­бовало возмещения убытков, на что было изъявлено согласие, и было договорено, что 1 сентября нынешнего года должна быть выплачена сумма почти в 3 000 долларов. Командующий эскадрой в Лиме приказал капитану Фиц-Рою выяснить вопрос с этим долгом и требовать удовлетворения, если деньги еще не уплачены. Поэтому капитан Фиц-Рой выразил желание увидеться с королевой Помаре, получившей впоследствии такую известность вследствие дурного обращения с ней со стороны французов11; для рассмотрения вопроса был созван парламент, где собрались все главные вожди острова и королева. После интересного отчета капитана Фиц-Роя я не стану описывать всего, что произошло. Деньги, как оказалось, уплачены не были, а представленные объяснения были, может быть, весьма сомнительны, но что касается остального, то я не могу даже выразить нашего общего изумления необыкновенным здравым смы­слом, рассудительностью, умеренностью, беспристрастием и быстро­той в принятии решения, какие' были проявлены всеми без исклю­чения таитянами.

Я уверен, что все мы, покидая это собрание, имели о таитянах мнение, совершенно отличное от того, с которым пришли туда. Вожди и народ решили провести подписку, чтобы пополнить сумму до требуемой; капитан Фиц-Рой убеждал их в том, что жертвовать своей личной собственностью за преступления жителей отдаленных островов было бы несправедливо. Они возразили, что благодарны за его соображение, но Помаре их королева, и они решили помочь ей в ее затруднении. Это решение и быстрое его исполнение — подписка была открыта на следующий день рано утром — как нельзя лучше завершали замечательное проявление преданности и доброжелатель­ности.

По окончании обсуждения главного вопроса некоторые вожди воспользовались случаем и задали капитану Фиц-Рою много разу­мных вопросов о международных обычаях и законах, касающихся обращения с кораблями и чужеземцами. По некоторым пунктам, как только принималось решение, тут же на месте изустно издавался закон. Таитянский парламент заседал несколько часов, а по окончании капитан Фиц-Рой пригласил королеву Помаре нанести ответный визит на «Бигль».

25  ноября. — Вечером за ее величеством были высланы четыре шлюпки; корабль к ее приезду украсили флагами, а на реи поставили людей.  Королеву сопровождала большая часть вождей. Все они вели себя очень достойно, ничего не просили и, казалось, остались очень довольны подарками капитана Фиц-Роя. Королева — круп­ная, неуклюжая женщина, без каких-либо признаков красоты, изя­щества или важности. У нее была только одна королевская черта — полная неподвижность в выражении лица при любых обстоятель­ствах, да и то на нем была написана какая-то угрюмость. Ракетам таитяне дивились всего более, и после каждого взрыва с берега по всему погруженному во мрак заливу разносилось глубокое «О!». Песни моряков также вызвали большой восторг, и о самой шумной из них королева сказала, что это, должно быть, не религиозный гимн. Королева и сопровождавшие ее вернулись на берег только после полуночи.

26  ноября. — Вечером мы направились под легким береговым бризом к берегам Новой Зеландии и с заходом солнца бросили прощальный взгляд на горы Таити — острова, которому каждый путешественник приносит дань своего восхищения.

19 декабря. — Вечером мы увидели вдалеке Новую Зеландию. Теперь уже можно считать, что мы почти переплыли Тихий океан. Нужно поплавать по этому великому океану, чтобы понять, как он громаден. Медленно продвигаясь вперед, мы в продолжение целых недель подряд не видели ничего, кроме все того же синего бездон­ного океана. Даже в архипелагах острова — всего только пятныш­ки, далеко отстоящие одно от другого. Привыкнув смотреть на вы­черченные в мелком масштабе карты, на которых точки, краски и названия скученны, мы неправильно представляем себе, как беско­нечно мала часть, занимаемая сушей, по сравнению с необъятными водными просторами. Мы миновали уже и меридиан антиподов, и теперь каждое пройденное лье —с радостью мы думали об этом — приближало нас к Англии. Эти антиподы пробуждают далекие вос­поминания о сомнениях и изумлении, охватывавших нас когда-то в детстве. Только вчера я с нетерпением ожидал этой воображаемой вехи как поворотного пункта в нашем путешествии, означавшего начало возвращения домой; но теперь я убедился, что этот и ему подобные пункты, фиксируемые нашим воображением, то же, что собственная тень человека, за которой он гонится и не может поймать. Шторм, продолжавшийся несколько дней, дал нам недавно полную возможность поразмыслить на досуге об этапах, которые нам еще предстояло пройти в нашем долгом путешествии домой, и горячо пожелать его окончания.

21 декабря. — Рано утром мы вошли в бухту Айлендс и, попав на несколько часов в штиль у входа", добрались до якорной стоянки только к середине дня. Местность тут холмистая, с мягкими очерта­ниями и глубоко рассечена многочисленными морскими рукавами, отходящими от бухты. Издали кажется, что поверхность земли одета грубой пастбищной травой, но в действительности там нет ничего, кроме папоротника. Более далекие холмы, как и многие места в долинах, покрыты довольно большими лесами. Общий оттенок лан­дшафта отнюдь не ярко-зеленый; он напоминает ту местность, кото­рая лежит несколько южнее Консепсьона в Чили. В некоторых местах бухты, у самой воды, разбросаны деревушки с чистенькими прямоугольными домами. На якоре стояли три китоловных судна да время от времени между берегами проплывали каноэ, и больше ничего не нарушало того отпечатка удивительного покоя, какой носила на себе вся окрестность. К нашему борту подошло только одно каноэ. Все это представляло разительный и не очень приятный контраст с тем радостным и шумным приемом, какой оказали нам на Таити. После полудня мы отправились на берег, к одной из самых больших групп домов, которая все же вряд ли заслуживает названия деревни. Она называется Пахия и служит местопребыванием миссио­неров; из туземцев тут живут только слуги и работники. В окрестно­стях бухты Айлендс живет от 200 до 300 англичан, в том числе и членов их семейств. Все дома, многие из которых выбелены и очень опрятны на вид, принадлежат англичанам. Хижины туземцев до того малы и убоги, что их почти не видно издали. В Пахии мы с удоволь­ствием увидели в садах перед домами английские цветы; тут было несколько сортов роз, жимолость, жасмин, левкой и сплошные изго­роди шиповника.

22 декабря. — Утром я отправился на прогулку, но вскоре убедился, что местность весьма труднопроходима. Все холмы густо заросли высоким папоротником, к которому присоединялся еще низ­кий кустарник, растущий как кипарис; очень мало земли расчищено или обработано. Тогда я попробовал идти по низкому морскому берегу, но с обеих сторон путь мне был вскоре прегражден малень­кими и узкими солоноводными заливами, или глубокими ручьями. Сообщение между жителями различных частей бухты поддержива­ется (как и на Чилоэ) почти исключительно на лодках. Я с удивле­нием обнаружил, что почти все холмы, на которые я поднимался, некогда были более или менее укреплены. В вершинах были высе­чены ступени, или следующие одна за другой террасы, нередко защи­щенные глубокими траншеями. Впоследствии я заметил, что и в глубине страны главные холмы имели те же искусственные очерта­ния. Это так называемые па, упоминаемые Куком под названием хиппа: разница в произношении связана со стоящим перед словом артиклем.

О том, что этими па много пользовались в былые времена, свиде­тельствовали кучи раковин и ямы, в которых, как мне сообщали, обыкновенно хранили запас бататов. Так как воды на этих холмах не было, их защитники не могли бы выдержать длительной осады, а в состоянии были, пожалуй, отражать только внезапные набеги с целью грабежа, против которых поднимающиеся друг за другом тер­расы должны были служить неплохой защитой. Повсеместное введе­ние и употребление огнестрельного оружия в корне изменило систему ведения войны, и открытая позиция на верхушке холма стала теперь не только бесполезной, но даже, наоборот, вредной. Поэтому в настоящее время па строят всегда на каком-нибудь ровном участке. Они представляют собой двойной частокол из тол­стых и высоких столбов, расставленных по зигзагообразной линии так, чтобы любое место ее можно было прикрыть с фланга. Внутри частокола насыпается земляной вал, за которым защитники могут в безопасности отдохнуть или же стрелять из-за него. Иногда через этот бруствер на уровне земли идут небольшие сводчатые ходы, по которым защитники могут выползти к частоколу на разведку врага. Преподобный У. Вильяме, рассказавший мне обо всем этом, доба­вил, что в одном па он заметил что-то вроде отрогов, или контрфор­сов, отходящих от внутренней, т. е. защищенной, стороны земляного вала. На вопрос об их назначении вождь ответил, что если двух-трех его людей убьют, то их соседи не увидят мертвых тел и не падут духом.

Австралиец и ново­зеландцы:

наверху: слева — тузе­мец из залива Короля Георги (юго-1апалная Австралия); справ а— новозсландец;в низ у— новозеландцы

Два верхних рисунка Р. Фчц-Роя; нижний рисунок О. Эрла

 

Новозеландцы считают эти па весьма совершенным средством защиты, потому что войско нападающих никогда не бывает настолько дисциплинированным, чтобы всей массой ринуться к частоколу, срубить его и проникнуть внутрь. Когда племя отправля­ется на войну, вождь не может приказать одному отряду идти туда-то, а другому сюда, каждый сражается так, как ему больше нравится; приблизиться же к частоколу, защищенному огнестрель­ным оружием, в одиночку каждому, безусловно, должно показаться смертельно опасным. Мне кажется, нигде в мире не найти расы более воинственной, чем новозеландцы. Об этом свидетельствует, в частно­сти, их поведение в тот момент, когда они впервые увидели корабль; как пишет о том капитан Кук, они встретили такой огромный и неви­данный предмет градом камней и вызывающе кричали: «Сойдите на берег, и мы убьем и съедим вас всех», что говорит об их необыкно­венной храбрости. Этот воинственный дух проявляется во многих из их обычаев, даже в самых мелких поступках. Если новозеландца ударить, пусть даже в шутку, он должен возвратить удар; я наблюдал такой случай с одним из наших офицеров.

В наши дни благодаря успехам цивилизации войн ведется гораздо меньше, и только некоторые южные племена продолжают воевать между собой. Мне передавали один характерный случай, происшед­ший несколько времени тому назад на юге. Один миссионер обнару­жил, что какой-то вождь и его племя готовятся к войне: ружья были вычищены до блеска, снаряжение приведено в готовность. Миссио­нер долго толковал о бесполезности войны и о незначительности повода к ней. Вождь был сильно поколеблен в своем решении и, по-видимому, сомневался; но в конце концов ему пришло в голову, что у него целый бочонок с порохом в плохом состоянии и вскоре станет вовсе негодным. Это было представлено как неопровержимый довод в пользу необходимости немедленного объявления войны: о том, чтобы такое количество хорошего пороха пропало даром, не могло быть и речи, и это решило вопрос. Миссионеры рассказывали мне, что у Шонги, вождя, посетившего Англию, страсть к войне была единственной и постоянной побудительной причиной любого поступ­ка. Племя, в котором он был главным вождем, одно время терпело много притеснений со стороны другого племени, с реки Темзы12. Мужчины дали торжественную клятву, что когда их сыновья вырас­тут и будут достаточно сильны, то никогда не забудут и не простят этих обид. Стремление выполнить эту клятву и было, по- видимому, главной причиной, побудившей Шонги поехать в Англию, и, нахо­дясь там, он только этой мыслью и был занят. Подарки он ценил только такие, которые можно было превратить в оружие; из ремесел его интересовали лишь те, что были связаны с производством оружия. В Сиднее Шонги по странному стечению обстоятельств встретил в доме м-ра Марсдена вождя враждебного племени с реки Темзы; враги вели себя один в отношении другого вполне вежливо, но Шонги сказал своему врагу, что, вернувшись обратно на Новую Зеландию, он обязательно перенесет войну на территорию противни­ка. Вызов был принят, и по возвращении Шонги в точности исполнил свою угрозу. Племя на реке Темзе было разбито наголову, а вождь, которому был брошен вызов, убит. Хотя Шонги так глубоко таил ненависть и жажду мщения, говорят, что человек он был добродушный.

Вечером я отправился с капитаном Фиц-Роем и м-ром Бейкером, одним из миссионеров, в Корорадику; мы прогулялись по этой деревне, видели многих жителей — мужчин, женщин и детей — и разговаривали с ними. Глядя на новозеландца, невольно сравнива­ешь его с таитянином — оба принадлежат к одной и той же семье рода человеческого. Сравнение это, однако, говорит далеко не в пользу новозеландца. Быть может, он и энергичнее, но во всех иных отношениях стоит гораздо ниже. Достаточно мельком сравнить выражение их лиц, чтобы прийти к убеждению, что один из них дикарь, а другой цивилизованный человек. Напрасно было бы искать по всей Новой Зеландии человека с наружностью старого таитянского вождя Утамме. Несомненно, необыкновенная манера татуировки, принятая здесь, придает лицам какое-то неприятное выражение. Сложные, хотя и симметричные узоры, покрывающие все лицо, озадачивают и вводят в заблуждение непривычный глаз; кроме того, вероятно, глубокие надрезы, нарушая игру поверхност­ных мышц, производят впечатление какой-то неподвижности в выра­жении лица. Но помимо всего этого блеск их глаз не может означать ничего другого, кроме хитрости и жестокости. Фигурой они высоки и массивны, но лишены того изящества, каким отличается рабочий люд на Таити.

И сами они, и дома их страшно грязны и противны; мысль о том, чтобы помыть тело или выстирать платье, по-видимому, никогда не приходит им в голову. Я видел одного вождя, который носил совер­шенно черную, покрытую слоем грязи рубаху и, когда его спросили, каким образом она стала такой грязной, с удивлением ответил: «Разве вы не видите, что рубаха старая?» Некоторые из них носят рубашки, но большей частью их одежду составляют одно или два больших одеяла, обыкновенно черные от грязи: их набрасывают на плечи очень неудобным и неуклюжим манером. Несколько главных вождей имеют приличные английские костюмы, но надевают их только в особых случаях.

23 декабря. — В месте, называемом Уаимате, миль за пятнадцать от бухты Айлендс и на одинаковом расстоянии от западного и восточного берегов, миссионеры купили землю для обработки. Меня представили преподобному У. Вильямсу, который, узнав о моем желании побывать там, пригласил меня посетить его. М-р Бушби, английский резидент, предложил мне поехать с ним в лодке по маленькому заливу, где я смогу увидеть красивый водопад; кроме того, это сокращало путь пешком. Он же раздобыл мне проводника. Он обратился было к одному соседнему вождю с просьбой рекомен­довать ему человека, но вождь вызвался идти сам; этот вождь до того не знал стоимости денег, что сначала спросил, сколько я дам ему фунтов, а потом вполне удовольствовался двумя долларами. Когда я показал ему очень маленький узелок, который хотел захва­тить с собой, то оказалось, что ему совершенно необходимо взять с собой раба. Подобная гордость уже начинает выводиться, но прежде вождь скорее умер бы, чем унизился до того, чтобы нести хоть малейшую поклажу. Мой спутник был легкий, подвижный человек, одетый в грязное одеяло, и с лицом, сплошь покрытым татуировкой. Некогда это был великий воин. Он и м-р Бушби были, по-видимому, искренне расположены друг к другу, но в свое время не раз отчаянно ссорились. М-р Бушби заметил, что часто спокойное ироническое замечание заставляет умолкнуть любого из туземцев, когда тот уж очень разойдется. Этот самый вождь пришел и обратился к м-ру Бушби, хвастливо разглагольствуя: «Великий вождь, великий чело­век, мой друг пришел ко мне в гости, вы должны дать ему хорошо поесть, хороших подарков» и т. д. М-р Бушби дал ему закончить свою речь и тогда спокойно ответил что-то вроде: «Что еще прика­жете вашему рабу?» Тут вождь с чрезвычайно комичным выраже­нием на лице оборвал свое бахвальство.

Некоторое время назад м-р Бушби подвергся куда более серьез­ному нападению. Какой-то вождь с целым отрядом пытался вло­миться к нему в дом среди ночи, но, убедившись, что это не так-то легко, туземцы открыли оживленный огонь из своих ружей. М-ра Бушби легко ранило, но в конце концов отряд был отогнан. Вскоре открылось, кто устроил нападение, и собрался общий совет вождей, чтобы рассмотреть это дело. Новозеландцы признали поступок очень нехорошим, поскольку нападение было произведено ночью, а в доме лежала больная миссис Бушби; это последнее обстоятельство, к их чести, они во всяком случае считали ограждающим от нападения. Вожди сошлись на том, чтобы конфисковать землю зачинщика в пользу английского короля. Впрочем, весь этот суд и наказание вождя было дело совершенно беспримерное. Кроме того, нападав­ший потерял уважение в глазах своих собратьев, и англичане считали, что это по своим последствиям важнее, чем конфискация у него земли.

Когда лодка отчаливала от берега, в нее вскочил другой вождь, который хотел только прокатиться туда и обратно по заливу. Никогда я не встречал более страшного и свирепого выражения лица, чем у этого человека. Мне сразу же пришло в голову, что я уже видел где-то нечто подобное, а именно среди рисунков Рецша13 к балладе Шиллера о Фридолине, где два человека толкают Роберта в горящую железную печь: именно такое лицо у того человека, что положил руку Роберту на грудь. И здесь физиономия не лгала: этот вождь был знаменитый убийца и к тому же отъявленный трус. От того места, где мы высадились, м-р Бушби сопровождал меня несколько сот ярдов по дороге; я не мог не восхититься хладно­кровной наглостью старого седого негодяя, который остался лежать в лодке и крикнул вслед м-ру Бушби: «Долго не задерживайтесь, а то я устану ждать здесь».

Теперь мы начали нашу прогулку пешком. Путь наш лежал по проторенной тропинке, окаймленной с обеих сторон высоким папо­ротником, сплошь покрывающим местность. Пройдя несколько миль, мы подошли к какой-то маленькой деревушке, состоявшей из небольшого числа теснившихся кучкой хижин да немногих клоч­ков земли, засаженных картофелем. Введение картофеля принесло острову самую существенную пользу; теперь его употребляют го­раздо шире, чем какие бы то ни было туземные овощи. Новая Зеландия пользуется одним важным естественным преимуществом, а именно — обитатели ее никак не могут погибнуть от голода. Вся страна изобилует папоротником, а корни этого растения, если и не очень вкусны, зато содержат много питательных веществ. Туземец всегда может поддержать свое существование этими корнями, а также моллюсками, которыми повсюду изобилует берег моря. В де­ревнях в глаза прежде всего бросаются помосты, поднимающиеся на четырех столбах на 10—12 футов над землей и служащие для того, чтобы сохранять там от всяких случайностей продукты, доставля­емые полями. Когда я подошел поближе к одной из хижин, меня очень позабавила выполнявшаяся по всей форме церемония потира-ния, или, как ее следовало бы назвать, прижимания, носов. При нашем приближении женщины принялись что-то произносить самыми печальными голосами; потом они присели на корточки и подняли головы вверх, а мой спутник становился над ними по очереди, ставил свою переносицу под прямым углом к их переносице и начинал нажимать на нее. Это продолжалось несколько дольше, чем наше дружеское рукопожатие, и как мы меняем силу рукопожа­тия, так и они поступают с прижиманием. В это время они издают довольно легкое похрюкованье, почти так же, как две свиньи, трущиеся друг о друга. Я заметил, что рабы обмениваются пожатием носов с каждым, с кем только встретятся, безразлично до или после того, как это делает их хозяин- вождь. Несмотря на то, что среди этих дикарей вождь полностью властен над жизнью и смертью своего раба, в обращении между ними нет никаких условностей. То же самое отмечает м-р Бёрчелл относительно диких бачапинов из Южной Африки. Там, где цивилизация достигает уже известной высоты, в отношениях между различными классами общества возни­кают сложные формальности; так, на Таити в прежние времена все должны были раздеваться до пояса в присутствии короля.

После того как церемония пожатия носов была выполнена надле­жащим образом со всеми присутствующими, мы уселись в кружок перед одной-из хижин и полчаса отдыхали. Почти все хижины имеют одну и ту же форму и размеры и все одинаково ужасно грязны. Они похожи на хлев, открытый с одного конца, но несколько в глубине в них имеется перегородка с прямоугольной дырой, ведущей в малень­кую мрачную каморку. Там жители хранят все свое имущество, а в холодную погоду спят, но едят и проводят свое время в передней, открытой части. Проводники мои докурили трубки, и мы продол­жали нашу прогулку. Путь лежал по той же волнистой местности, сплошь равномерно одетой папоротником. Справа от нас текла изви­листая река, окаймленная по берегам деревьями, да на склонах были разбросаны рощицы. Вся картина, несмотря на ее зеленый колорит, выглядела весьма уныло. Вид такого количества папоротника наво­дит на мысль о бесплодии, но это не так: всюду, где только папо­ротник растет густо и доходит в вышину до груди, земля после вспашки становится плодородной. Некоторые резиденты полагают, что вся эта обширная открытая местность была когда-то покрыта лесами и ее расчистили при помощи огня. Говорят, что, копая землю в самых голых местах, часто находят комья определенного вида смолы, вытекающей из сосны каури14. Расчищая местность, туземцы преследовали очевидную цель: папоротник, прежде составлявший главную пищу, хорошо растет только на открытых, расчищенных пространствах. Почти полное отсутствие растущих сообществами трав, составляющее замечательную особенность растительности острова, можно объяснить, быть может, тем, что первоначально земля была покрыта лесами.

Почва здесь вулканическая; в некоторых местах мы проходили по перегоревшей лаве, а кое-где на окрестных холмах можно было явственно различить кратеры. Хотя пейзаж повсюду был некрасив и только изредка приятен, прогулка доставила мне удовольствие. Это удовольствие было бы еще большим, если бы мой спутник — вождь не отличался необычайной разговорчивостью. Я знал только три сло­ва — «хорошо», «плохо» и «да» — и этими словами отвечал на все его замечания, не понимая, конечно, ни одного его слова. Но и этого было вполне достаточно: я был внимательным слу­шателем, а значит, приятным человеком, и он без умолку говорил со мной.

Наконец, мы пришли в Уаимате. После того как мы прошли столько миль по необитаемой и неиспользуемой местности, неожи­данное появление английской фермы с ее богатыми полями, попав­шей сюда словно по мановению волшебной палочки, было чрезвы­чайно приятно. М-ра Вильямса дома не было, но я встретил радушный прием в доме м-ра Девиса. Напившись чаю в кругу его семьи, мы предприняли прогулку по ферме. В Уаимате три больших дома, в которых живут миссионеры м-ры Вильяме, Девис и Кларк, а около домов стоят хижины туземных работников. На близлежащем склоне колосился прекрасный урожай ячменя и пшеницы, в другом месте находились поля, засеянные картофелем и клевером. Все, что я видел, описать невозможно; тут были большие сады и огороды со всеми теми плодами и овощами, какие родятся в Англии, и многими, свойственными более теплому климату. Для примера могу назвать спаржу, фасоль, огурцы, ревень, яблоки, груши, инжир, персики, абрикосы, виноград, маслины, крыжовник, смородину, хмель, дрок в изгородях и английские дубы, а также самые разнообразные цветы. Вокруг двора фермы располагались конюшни, гумно с веялкой, куз­ница, а на земле лежали лемехи и другие орудия; посредине валялись вперемежку свиньи и птицы так же счастливо, как на дворе любой английской фермы. На расстоянии нескольких сот ярдов, где запруженный ручеек разливался в маленький пруд, стояла большая и осно­вательная водяная мельница.

Все это очень удивительно, если принять во внимание, что пять лет назад тут ничего не росло, кроме папоротников. Более того, эта перемена была осуществлена с помощью туземных работников, обу­ченных миссионерами, — наука миссионеров и явилась той самой волшебной папочкой. Новозеландцы выстроили дом, вставили окна, вспахали поля и даже сделали прививки на деревьях. На мельнице я видел новозеландца, покрытого белой мукой, точно его собрат-мель­ник в Англии. Я с восхищением взирал на всю эту картину. Дело было не только в том, что она живо напоминала мне Англию, — ибо с наступлением сумерек домашние звуки, хлеб в полях, уходящую вдаль волнистую местность с ее деревьями — все это легко можно было принять за родное, — и не в чувстве торжества при виде того, чего сумели достигнуть англичане; то были скорее высокие надежды на будущий прогресс этого прекрасного острова.

На ферме работало несколько молодых людей, выкупленных миссионерами из рабства. Они носили рубаху, куртку и штаны и имели приличный вид. Судя по одному незначительному случаю, я полагаю, что они должны быть честны. Когда мы обходили поля, к м-ру Девису подошел молодой работник и подал ему нож и буравчик, говоря, что нашел их на дороге и не знает, кому они принадлежат! Эти молодые люди и мальчики были с виду очень веселы и добро­душны. Вечером я видел группу их за игрой в крикет и, вспомнив о том, что миссионеров обвиняют в суровости, невольно улыбнулся при виде того, как сын одного из них принимал деятельное участие в игре. Еще более решительная и радующая перемена замечалась в молодых женщинах, работавших домашней прислугой. Их вид, чистый, опрятный и здоровый, как у работниц молочных ферм в Англии, представлял удивительный контраст с грязными хижинами Корорадики. Жены миссионеров пытались убедить их не татуиро­ваться; но, когда с юга пришел какой-то знаменитый оператор, они сказали: «Надо же нам иметь хоть несколько линий на губах, не то мы состаримся, губы сморщатся, и мы будем так безобразны».

Теперь татуируются далеко не так много, как в прежние времена, но так как татуировка служит признаком, по которому различаются вожди и рабы, то она, вероятно, еще надолго сохранится. Всякая цепь представлений так быстро становится привычной, что даже в глазах миссионеров, по их словам, не покрытое татуировке и лицо кажется неблагородным и недостойным новозеландского джентль­мена.

Поздно вечером я пошел в дом м-ра Вильямса, где и переночевал. Я встретил там множество детей, собравшихся, чтобы отпраздновать рождество; все они сидели вокруг стола и пили чай. Никогда не видал я более милой и веселой компании, а ведь все это происходило в сердце страны, известной своим людоедством, убийствами и всяче­скими зверскими преступлениями! Сердечность и счастье, так ясно написанные на лицах в этом маленьком кружке, казалось, в равной мере испытывали и старшие члены миссии.

24 декабря. — Утром для всей миссии читали молитвы на туземном языке. После завтрака я бродил по садам и ферме. Был рыночный день, когда туземцы из соседних деревень привозят карто­фель, кукурузу и свиней для обмена на одеяла, табак, а иногда — благодаря убеждениям миссионеров — и на мыло. Дела на рынке ведет старший сын м-ра Девиса, имеющий свою собственную ферму. Дети миссионеров, попавшие на остров в юные годы, знают местный язык лучше своих родителей, и им легче иметь дело с туземцами.

Незадолго перед полуднем м-ры Вильяме и Девис пошли со мной в соседний лес показать мне знаменитую сосну каури. Я измерил одно из этих величавых деревьев, и оказалось, что оно имело 31 фут в окружности над корнями. Недалеко росло другое дерево, которого я не видел, 33 футов в окружности, и я слыхал еще об одном, имевшем не менее 40 футов. Эти деревья замечательны своими глад­кими цилиндрическими стволами, уходящими вверх без единой ветви до 60 и даже 90 футов в вышину, почти не меняясь в поперечнике. Крона ветвей у вершины дерева непропорционально мала по сравне­нию со стволом, а листья точно так же малы по сравнению с ветвями. Лес тут состоял почти из одних каури, и самые крупные деревья вследствие параллельности своих стволов поднимались наподобие гигантских деревянных колонн. Строевой лес, доставляемый кау­ри, — самое ценное из всего, что производит остров; кроме того, из коры дерева натекает некоторое количество смолы, которое продают американцам по одному пенни за фунт, но употребление ее в то время еще не было известно. Некоторые из новозеландских лесов, должно быть, в высшей степени непроходимы. М-р Маттьюс гово­рил мне, что один лес, имеющий всего 34 мили в ширину и разделя­ющий два обитаемых района, был лишь недавно пройден насквозь в первый раз. Он и еще один миссионер, каждый с партией около пяти­десяти человек, решили проложить через него дорогу, но это стоило им более чем двухнедельного труда! В лесах я встречал очень мало птиц. Что же касается зверей, то всего замечательнее то обстоятель­ство, что на таком большом острове, простирающемся более чем на 700 миль по широте и имеющем во многих местах 90 миль в ширину, с различными местообитаниями, прекрасным климатом, местностью самой разнообразной высоты — до 14 000 футов, нет ни одного зверя местного происхождения, за исключением одной маленькой крысы. Несколько видов гигантских птиц из рода Dinornis замещают здесь, по-видимому, млекопитающих четвероногих, точно так же как пресмыкающиеся на Галапагосском архипелаге15. Говорят, обык­новенная норвежская крыса16 за короткий промежуток в каких-нибудь два года уничтожила на этой северной оконечности острова новозеландский вид. Во многих местах я замечал некоторые сорта сорняков, в которых, как и в крысах, мне пришлось признать своих соотечественников. Лук-порей заглушил другие растения в целых районах и еще доставит много хлопот, но его завезли по чьей-то просьбе на французском судне. Обыкновенный щавель также широко распространился и, я опасаюсь, навсегда останется веще­ственным доказательством плутни одного англичанина, который продал его семена за табачные.

Возвратившись с нашей приятной прогулки к дому, я пообедал с м-ром Вильямсом, а затем, одолжив лошадь, вернулся к бухте Айлендс. Я распростился с миссионерами с чувством благодарности за их сердечный и радушный прием и глубокого уважения к их благородной, полезной и честной деятельности. Мне кажется, трудно было бы найти группу людей, более подходящих для того высокого долга, который они выполняют17.

Рождество. — Через несколько дней исполнится четыре года со дня нашего отплытия из Англии. Наше первое рождество мы провели в Плимуте, второе — в бухте св. Мартина близ мыса Горн, третье — в бухте Желания в Патагонии, четвертое — на якоре в дикой гавани на полуострове Трес-Монтес, пятое — здесь, а следу­ющее, даст бог, мы встретим в Англии. Мы посетили богослужение в церкви Пахии; часть службы была прочитана по-английски, часть на туземном языке. Пока мы находились на Новой Зеландии, нам не приходилось слышать о каких-нибудь недавних случаях людоедст­ва; но на маленьком острове около нашей стоянки м-р Стоке на­шел обгорелые человеческие кости, разбросанные вокруг остатков костра; впрочем, эти следы обильного пиршества могли пролежать там несколько лет. Нравственное состояние народа, вероятно, будет быстро улучшаться. М-р Бушби упомянул об одном случае, доказы­вающем искренность по крайней мере некоторых из тех, кто испове­дует христианство. Его оставил один из молодых людей, привыкший читать молитвы остальной прислуге. Через несколько недель ему слу­чилось поздно вечером проходить мимо какого-то сарая, и он увидел и услышал, как один из его людей с трудом читает другим Библию при свете костра. После этого присутствующие преклонили колени и стали молиться; в своих молитвах они поминали м-ра Бушби и его семью, а также всех миссионеров, каждого в отдельности по его округу.

26 декабря. — М-р Бушби предложил м-ру Саливену и мне проехать с ним в лодке на несколько миль вверх по реке, в Кауа-Кауа, а потом пройти пешком в деревню Уаиомио, где имеются какие-то любопытные скалы. Следуя по одному из рукавов бухты, мы наслаждались приятной прогулкой на лодке и любовались краси­выми видами, пока не подъехали к деревне, дальше которой лодка уже не могла идти. Отсюда вождь и еще группа людей вызвались пройти с нами в Уаиомио, до которого было 4 мили. Вождь этот был в то время весьма известен тем, что повесил одну из своих жен и раба за прелюбодеяние. Когда один из миссионеров стал укорять его за это, он удивился и сказал, что думал, будто в точности следует английским порядкам. Старый Шонги, которому случилось быть в Англии во время суда над королевой, резко выражал свое неодо­брение всей процедуре18; он сказал, что имел пять жен, но скорее отрубил бы всем головы, чем терпел бы столько хлопот из-за одной. Выйдя из этой деревни, мы направились к другой, лежащей непода­леку, на склоне холма. Тут пять дней назад умерла дочь одного вождя, который еще был язычником. Хижину, в которой она сконча­лась, сожгли дотла; тело ее, заключив между двумя маленькими каноэ, поставили вертикально на землю, окружили оградой с дере­вянными изображениями богов и все это покрыли ярко-красной кра­ской, чтобы издали бросалось в глаза. Платье ее прикрепили к гробу, а волосы обрезали и бросили к ее ногам. Родные разодрали руки, лицо и все тело, так что были покрыты запекшеюся кровью; всего отвратительнее выглядели старухи. На следующий день наши офи­церы, побывавшие там, видели, что женщины все еще завывали и царапали себя.

Мы продолжали наш путь и вскоре добрались до Уаиомио. Тут имеются своеобразные массивы песчаника, напоминающие разру­шенные замки. Эти скалы долго служили кладбищем и потому считались слишком священными, чтобы к ним приближаться. Впро­чем, один из молодых людей воскликнул: «Ну-ка, расхрабримся все!» — и бросился вперед; но ярдов за сто вся компания переду­мала и остановилась. Однако нам позволили осмотреть все место с полным безразличием. В этой деревне мы отдыхали несколько часов, и в это время жители долго рассуждали с м-ром Бушби о праве продажи каких-то земель. Один старик, знакомый, по-видимому, в совершенстве с генеалогией, изображал последовательных владель­цев веточками, которые втыкал в землю. Прежде чем мы покинули деревню, каждому из нас было дано по полной корзине печеных бататов, и все мы, согласно обычаю, взяли их с собой на дорогу. Я заметил, что среди женщин, занятых стряпней, был один раб-муж­чина; в этой воинственной стране мужчине заниматься делом, кото­рое считается самой низкой женской работой, должно быть, весьма унизительно. Рабов здесь не допускают к участию в войне, но это вряд ли приходится считать тяжким лишением. Я слышал об одном несчастном, который во "время военных действий перебежал на сто­рону врага; его увидали два человека и тотчас схватили, но никак не могли прийти к соглашению, кому будет принадлежать пленник, занесли над ним свои каменные топорики и решили, по-видимому, что по крайней мере ни один не возьмет его живым. Бедняга, ни жив ни мертв от страха, был спасен лишь благодаря вмешательству жены одного вождя. Мы с удовольствием прошлись обратно к лодке, но на корабль попали только поздно вечером.

30 декабря. — После полудня мы вышли из бухты Айлендс и взяли курс на Сидней. Я думаю, все мы были рады покинуть Новую Зеландию. Это неприятное место. Туземцы лишены той чарующей простоты, какую мы встречали на Таити, а большая часть англи­чан — самые подонки общества. Да и сама по себе страна непривле­кательна. Оглядываясь, я вижу только одно светлое место — Уаимате с его христианским населением.

 

 

 

Назад

Содержание

Вперед

 



Сайт управляется системой uCoz