Заключение

Книги мои широко расходились в Англии, были переведены на многие языки и выдержали по несколько изданий в иностранных государствах. Мне приходилось слышать утверждение, будто успех какого-либо произведения за рубежом - лучший показатель его непреходящей ценности. Сомневаюсь, чтобы такое утверждение вообще можно было бы считать правильным. Но если судить с такой точки зрения, мое имя, вероятно, на несколько лет сохранит свою известность. Поэтому мне все же стоит, быть может, сделать попытку проанализировать те умственные качества и те, условия, от которых зависел мой успех, хотя я отдаю себе отчет в.том, что ни один человек не в состоянии осуществить такой анализ правильно.

Я не отличаюсь ни большой быстротой соображения, ни остроумием - качествами, которыми столь замечательны многие умные люди, например Гёксли. Поэтому я плохой критик: любая статья или книга при первом чтении обычно приводят меня в восторг, и только после продолжительного размышления я начинаю замечать их слабые стороны. Способность следить за длинной цепью чисто отвлеченных идей очень ограниченна у меня, и поэтому я никогда не достиг бы успехов в философии и математике. Память у меня обширная, но неясная: ее хватает настолько, чтобы путем смутного напоминания предупредить меня, что я наблюдал или читал что-то, противоречащее выводимому мною заключению или, наоборот, подтверждающее его, а через некоторое время я обычно припоминаю, где следует искать мой источник. В одном отношении память моя крайне слаба: я никогда не в состоянии был помнить какую-либо отдельную дату или стихотворную строку дольше, чем в течение нескольких дней.

Некоторые из моих критиков говорили: «О, наблюдатель он хороший, но способности рассуждать у него нет!» Не думаю, чтобы это было верно, потому что «Происхождение видов» от начала до конца представляет собою одно длинное доказательство, и оно убедило немало способных мыслить людей. Эту книгу нельзя было бы написать, не обладая известной способностью к рассуждению. Я обладаю порядочной долей изобретательности и здравого смысла, т. е. рассудительности, в такой мере, в какой должен обладать ими всякий хорошо успевающий юрист или врач, но не в большей, как я полагаю, степени.

С другой стороны, благоприятным для меня, как я думаю, обстоятельством является то, что я превосхожу людей среднего уровня в способности замечать вещи, легко ускользающие от внимания, и подвергать их тщательному наблюдению. Усердие, проявленное мною в наблюдении и собирании фактов, было почти столь велико, каким только оно вообще могло 'бы быть. И что еще более важно, моя любовь к естествознанию была неизменной и ревностной. На помощь этой чистой любви приходило, однако, и честолюбивое желание снискать уважение моих товарищей натуралистов. С самой ранней юности я испытывал сильнейшее желание понять и разъяснить все, что бы я ни наблюдал, то есть подвести все факты под некоторые общие законы. Все эти причины, вместе взятые, и объясняют то терпение, с которым я мог в течение любого количества лет упорно размышлять над каким-нибудь неразрешенным вопросом. Насколько я могу судить, у меня нет склонности слепо следовать указаниям других людей. Я неизменно старался сохранять свободу мысли, достаточную для того, чтобы отказаться от любой, самой излюбленной гипотезы (а я не могу удержаться от того, чтобы не составить себе гипотезу по всякому вопросу) как только окажется, что факты противоречат ей. Да у меня и не было другого выбора и именно таким образом мне приходилось действовать, ибо - за исключением [теории образования] коралловых рифов - я не могу вспомнить ни единой первоначально составленной мною гипотезы, которая не была бы через некоторое время отвергнута или сильно изменена мною. Это, естественно, вызвало у меня сильное недоверие к дедуктивному методу рассуждения в науках, имеющих одновременно теоретический и практический характер. С другой стороны, во мне не очень много скептицизма, а я убежден, что такой склад ума вреден для прогресса науки. Порядочная доля скептицизма полезна представителям науки, так как позволяет избежать большой потери времени, а между тем мне приходилось встречать немало людей, которые, я уверен, именно в силу этого [т. е. отсутствия у них скептицизма] уклонялись от постановки опытов и наблюдений, хотя эти опыты и наблюдения оказались бы полезными прямо или косвенно.

В качестве иллюстрации приведу самый странный из известных мне случаев. Один джентльмен (как я узнал впоследствии, хороший знаток местной флоры) написал мне из одного из восточных графств [Англии], что в этом году повсеместно семена, или бобы, у обыкновенного полевого боба выросли не с той стороны стручка, как обычно. В своем ответе я просил его сообщить мне об этом более подробно, так как не понимал, что он имеет в виду, но в течение долгого времени не получал от него ответа. Затем в двух газетах, одна из которых выходила в Кенте, а другая в Йоркшире, мне попались заметки, сообщавшие о совершенно замечательном факте: «Все бобы в этом году выросли не с той стороны». Я решил тогда, что должно быть какое-то основание для столь широко распространившегося утверждения. Я пошел поэтому к своему садовнику-старику, родом из Кента, и испросил его, не слыхал ли он чего-нибудь на этот счет. «О, нет, сэр,- ответил он,- наверно, это ошибка - ведь бобы вырастают не с той стороны только в високосные годы, а сейчас у нас год не високосный». Тогда я спросил его, как они растут в обыкновенные годы и как в високосные, и сразу же обнаружил, что он ровно ничего не знает о том, как они растут вообще в любое время, но он упорно стоял на своем.

Спустя некоторое время мой первый информатор, всячески извиняясь, сообщил мне, что не стал бы мне писать в тот раз, если бы не слышал этого утверждения от нескольких культурных фермеров; однако после того он еще раз беседовал с каждым из них, и оказалось, что ни один из них ни в малейшей степени не представлял себе, что собственно он имел в виду. Таким образом, мы имеем здесь дело со случаем, когда убеждение - если только можно назвать убеждением утверждение, с которым не связано никаких определенных представлений,- распространилось почти но всей Англии без всякого подобия доказательства.

За всю мою жизнь мне пришлось столкнуться только с тремя случаями заведомо ложных утверждений, причем одно из них было, пожалуй, мистификацией (научные мистификации не раз имели место), которая тем не менее ввела в заблуждение один американский сельскохозяйственный журнал. Речь шла о получении в Голландии новой породы быков путем скрещивания различных видов рода Bos (относительно некоторых из них я имел случай узнать, что при скрещивании друг с другом они не дают потомства), причем у автора хватило наглости утверждать, что он переписывался со мной и что на меня произвела большое впечатление важность полученных им результатов. Эту статью прислал мне редактор одного английского сельскохозяйственного журнала с просьбой сообщить ему мое мнение о ней до того, как он перепечатает ее [в своем журнале].

Во втором случае сообщалось о нескольких разновидностях, полученных автором от различных видов примулы и принесших спонтанно полный комплект семян, несмотря на то, что доступ насекомых к родительским растениям был нацело исключен. Это сообщение было опубликовано до того, как я открыл значение гетеростилии, и утверждение автора либо целиком представляет собою простой обман, либо же небрежность в исключении доступа насекомых была так велика, что этому трудно даже поверить.

Более любопытен был третий случай. В своей книге о браках между единокровными родственниками м-р Хат привел несколько длинных выдержек из работы одного бельгийского автора, который утверждал, что он скрещивал кроликов, находившихся в самом близком родстве друг с другом, на протяжении очень большого числа поколений, без каких бы то ни было вредных последствий. Статья эта была напечатана в весьма солидном научном органе - журнале Бельгийского королевского медицинского общества; тем не менее, я не мог освободиться от охватившего меня сомнения - сам не знаю почему, разве лишь по причине, что в статье не было приведено ни одного неудачного случая, а мой опыт в разведении животных вынуждал меня считать это крайне невероятным.

Поэтому после многих колебаний я написал профессору Ван-Бенедену и просил его сообщить, заслуживает ли автор статьи доверия. Из полученного вскоре ответа я узнал, что Общество было глубоко смущено, так как обнаружилось, что статья эта была сплошным обманом. На страницах журнала Общества от автора публично потребовали, чтобы он сообщил, где он проживает и где содержал столь огромное количество кроликов, необходимых для его опытов, которые должны были длиться несколько лет, но никакого ответа нельзя был него добиться. Я сообщил бедному м-ру Хату, что статья, которая составила краеугольный камень его доказательств, была лживой, и он самым благородным образом немедленно прислал мне листок [соответствующего содержания], отпечатанный для того, чтобы вложить в не распроданные еще экземпляры его книги.

В своих привычках я методичен, и это принесло мне немалую пользу при моем своеобразном способе работы. Наконец, благодаря тому, что я не должен был зарабатывать себе на хлеб, у меня было достаточно досуга. Даже плохое здоровье, хотя и отняло у меня несколько лет жизни, [пошло мне на пользу, так как] уберегло меня от рассеянной жизни в светском обществе и от развлечений.

Таким образом, мой успех как человека науки, каков бы ни размер этого успеха, явился результатом, насколько я могу судить, сложных и разнообразных умственных качеств и условий. Самым важными из них были: любовь к науке, безграничное терпение при долгом обдумывании любого вопроса, усердие в наблюдении и собирании фактов и порядочная доля изобретательности и здравого смысла. Воистину удивительно, что, обладая такими посредственными способностями, я мог оказать довольно значительное влияние на убеждения людей науки по некоторым важным вопросам.

3 августа 1876

Этот очерк моей жизни был начат около 2 мая в Хопдене, и с тех пор я писал приблизительно по часу почти ежедневно после полудня.
Умственные способности Оглавление



Сайт управляется системой uCoz